Железный ветер - Страница 10

— Спасибо, сын, спасибо, — Савелий Сергеевич так же крепко сжал сына в объятиях, все еще не по возрасту крепких. — Мне тебя не хватало.

Он решительно отстранил младшего и с пару мгновений всматривался в лицо сына. Казалось, только вчера держал на руках крошечный сверток со слабо плачущим младенцем. Но это было тридцать лет назад, и теперь сын — капитан воздушного десанта Империи, элита вооруженных сил, боевой офицер, который никогда не рассказывает, чем занимался на службе и не имеет права хранить дома награды, а это о многом говорит понимающему человеку.

И пусть все корабли сгорят, деньги обесценятся, и океан обмелеет, у него есть сын, которым можно и нужно гордиться, а значит, жизнь уже прожита не зря.

За окном, в темном небе прошелестел моторами, мигая посадочными огнями гироплан.

— Я пойду, — решительно сказал Савелий Сергеевич, — не провожай, не люблю я этого.

— Я помню, — в тон ему отозвался сын, — иди.

Виктор стоял у окна и смотрел, как высокая, подтянутая фигура отца прошла по едва освещенной дорожке, в плаще и с чемоданчиком в руках, к калитке.

Отец, папа, милый и родной человек. Тот, кто не бросил сына, болезненного и слабого, переболевшего всеми мыслимыми детскими болезнями. Тот, кто всегда находил время и любовь для мальчика, подростка, юноши

Я тебя жду, — тихо, одними губами сказал он, — Возвращайся скорее из своей «молчащей Исландии».

Глава 3. Прерванный отдых

Старею, подумал Гордей Лимасов перед зеркалом, насупив брови. Повернулся к гладкой зеркальной поверхности левой щекой, провел ладонью по намечавшейся щетине. Затем повторил те же действия с правой половиной лица. Бриться, как всегда, не хотелось, и Гордей в который раз задумался, а не отпустить ли ему бороду?

С вздохом он раскрыл бритву, проверил остроту лезвия подушечкой большого пальца и начал священнодействовать над кисточкой и пеной. Все эти современные пасты, растворяющие щетину, здорово раздражали лицо, а от обычных бритв кожа еще и облезала как после обморожения. Впору было задуматься над процедурой длительной депиляции, но с его точки зрения это было как то… не по мужски.

Разогретое под струей горячей воды лезвие скользило легко и почти незаметно, оставляя за собой младенчески-розовую кожу без единого волоска. Нелюбимая, но привычная процедура успокаивала.

Лимасову было тревожно и непривычно. Непривычно оттого, что впервые за четыре года время близится к десяти утра, а он не на службе. Гордей настолько привык к ежедневной рутине, что сам факт отдыха воспринимал как явление необычное и в чем-то даже подозрительное. Несмотря на то, что внеплановый отпуск, взятый им по настоянию начальства, длился уже третий день, он никак не мог привыкнуть к новому распорядку. Точнее, к полному отсутствию распорядка.

Протирая лицо душистыми салфетками из саморазогревающегося контейнера с вездесущей маркой «парфюм от Котляровского» он привычно еще раз прокрутил в голове события предшествующей недели. Вызов в начальственный кабинет, развернутый доклад по «Исследованию» и текущим делам, далее как обычно, предельно краткое и деловое обсуждение. А затем неожиданное предложение наконец то отдохнуть. Причем сделанное таким тоном, который проигнорировать никак нельзя. Он и не игнорировал, просто заказав секретарю «организовать что-нибудь». Даже не понадобилось как-то особенно перепланировать дела, Лимасов гордился, что в его конторе все работает как часы.

Словно отзываясь на его мысли, в зале гостиничного номера мелодично пропел именной «брегет» с дарственной надписью Самодержца — самая ценная вещь, что принадлежала Лимасову. Награда редкая и бесценная, не просто часы с рядовой штампованной надписью, а именной хронометр с ручной гравировкой.

Десять часов, время утреннего доклада. Но доклад сделает его первый заместитель, так же как вчера, позавчера, так же завтра и еще три дня подряд. Его же дело — выполнять указание вышестоящей инстанции и предаваться отдыху.

— Дорогой, время завтрака, — пропел из спальни женский голос, приятный и слегка тягучий, томный. Как «Сироп-экстра» Шустова, что добывается из особых глубоководных водорослей с непроизносимым названием. Стоит безумных денег, употребляется буквально «на кончик языка», потому что стоит хоть в малости не рассчитать дозу и божественный аромат будет забит приторной сладостью, как у дешевой патоки.

— Иду, — отозвался он, снимая последнюю салфетку, придирчиво взглянул в зеркальную гладь еще раз. Из сверкающего под яркой лампой зеркала на него смотрел мужчина между сорока и пятьюдесятью, мощного сложения, но с несколько грузноватой фигурой начинающей расплываться от долгой кабинетной работы. Щеки слегка обвисли, умные глаза по-поросячьи спрятались в узкие щели между надбровными дугами и мешками нижних век.

Лимасов прижался лбом к прохладной поверхности зеркала, стиснул ладонями края изящного умывальника стилизованного под раковину какого-то экзотического моллюска. Сжал зубы и усилием воли постарался выбросить из головы ростки неуверенности.

У меня все хорошо, моя карьера безоблачна, я ценим Самим, еще далеко не стар и относительно здоров, насколько это возможно с моей работой и образом жизни. Мой отдых вполне неплох, и я знаю, что в мое отсутствие все будет идти заведенным порядком.

Но почему мне так тревожно?..

— Иду, — повторил он.

Накинув вышитый халат на голое тело, Лимасов вышел в зал, поводя широкими плечами — халат был самую малость тесноват для его габаритов гиревика-призера. Большая комната обставленная в бежево-кофейных тонах располагалась на углу гостиницы и давала отменный обзор сразу на сто восемьдесят градусов, открывая панораму чуда природы и человеческого гения.